Приболел, в голове вяло роятся какие-то мысли, на которые и забить бы, но они всё равно появляются и появляются. Вообще так постоянно бывает – пока с мыслью что-то не сделаешь, выпишешь ли, вырисуешь ли, вытанцуешь, ещё как-нибудь выделаешь, она не исчезает. Сам вопрос накопления и расхода этой энергии интересует меня неимоверно, мне чрезвычайно интересно обнаружить то нечто, позволяющее от этой накопленной энергии избавиться. Ведь если поразмыслить здраво, то всё, что доступно человеку для осознания, в самом этом сознании и происходит.
Почему же тогда нельзя просто отказаться от какой-то мысли волевым усилием? Почему нужно обязательно трансформировать её, сублимировать или вытеснять? Выпаривать накопившуюся злобу на тренажёрах, изливать подпирающие эмоции в текстах, превращать желание в последовательность действий, в результат.
От энергии просто не получается отказаться, с ней так или иначе нужно что-то сделать. Либо рассеять, либо перефокусировать, либо перенаправить, но нельзя в мгновение ока перейти из заряженного в разряженное состояние. По крайней мере так кажется на первый взгляд.
Но что-то заставляет меня сомневаться. Возможно, какие-то курпицы пока не осознанного опыта. Случаи, когда настроение менялось разительно, когда энергия падала, словно из тебя вдруг вынули батарейку. То ты был готов свернуть горы, то вдруг – раз – и полная апатия и пофигизм.
Поэтому я очень внимательно отношусь к моментам такого перехода, пытаясь заметить причину. Мне кажется, это какое-то выученное внутреннее движение, ставшее настолько привычным, что его никак не удаётся обнаружить. Созерцая, я уже успел насмотреть много интересного. Например, что субъективный мир, вообще говоря, состоит из своего рода “маркеров”, мета-информации, накладываемой на происходящее вокруг. Скажем, когда рядом проносится машина, внутри появляется щекочущий маркер скорости (в свою очередь распадающийся на чувство страха и восхищения), совмещаемый с передвижением машины. Когда ты видишь птицу в свободном падении, ты чувствуешь, как захватывает твой собственный дух.
Иногда я пробую воздействовать на эти маркеры, заменять одни на другие. Получается весьма, гм, своеобразно. Как-то раз, допустим, гуляя по улицам летнего Минска, мне подумалось, что ведь по сути моя прогулка ничем не отличается от подобных променадов в Барселоне. Пытаясь оценить разницу, я вызывал в сознании воспоминание об Испании, представил, что вот где-то там, за поворотом, залегло бескрайнее море, которое не делает тебя менее одиноким, но как-то смягчает, утешает, ободряет. Что воздух влажновато душный, что поблизости любимая кафешка, порт и качающиеся на воде человечки, ныкающие звёздочки за спину. Всё это собрано в одном единственном букете ощущений, не требующем совершенно словесного выражения.
И вот я достал этот букет и вздрогнул от неожиданности. На какой-то момент я отчётливо, явственно ощутил себя в Барселоне. Не смотря на окружающие дома, других людей, другие улицы, я уловил то же самое настроение, то же самое состояние, из которого слагалось предложение “Я в своём любимом городе”. Конечно, уже в следующий момент я испугался, потому что в глубине души я всё ещё отчаянный трусишка, больше всего на свете страшашийся сойти с ума.
Сумашествие – это наше семейное табу. Нет ничего страшнее помешательства, а потому любые отклонения от нормы тщательно инспектируются, старательно исследуются и корректируются. И когда я вскидываюсь в кроватке, испугавшись увиденной в одеяльных складках змеи, мамин голос становится как-то особенно вкрадчивым, и я мгновенно понимаю, что на последующие вопросы нужно отвечать предельно аккуратно, не говорить того, что есть на самом деле, но говорить то, что мама ожидает услышать. И потому мама иногда спрашивает тебя, “как бы невзначай”, застав за бубнением себе под нос, часто ли ты разговариваешь сам с собой. И ты, уловив знакомые изменения интонации, тут же формируешь корректное успокаивающее заявление. И ты не знаешь, чего на самом деле избегаешь. Просто чувствуешь, что там залегает НЕЧТО, требующее избегания. Мамы и папы, думающие, что ребёнка можно обмануть – необычайно глупые. Запутать – можно, но реальные чувства всегда будут прочитаны и будут влиять на выбор дальшейших действий по жизни.
Моя тётя сошла с ума. Тяжело прошла климакс и двинулась головой, как гласит официальная версия. До этого у бабушки было что-то подобное, но её лечили инсулиновым шоком, и ей помогло. Поэтому тётю тоже хотели лечить, но времена изменились, и принудительно не получилось. Потом, правда, в связи с неизвестными мне событиями разрешение на госпитализацию всё же было получено, но, по словам отца, “время было упущено”. В результате лечения тётя из просто сумасшедшей превратилась в озлобленную сумасшедшую, фиксировавшейся на своих “мучителях” – подписавших заявление родственниках, среди которых был и мой отец. И я помню её горящий взгляд, ставший для меня эталонным выражением фразы “её безумные глаза”, её искажённое лицо, помню ужасные вещи, которые она говорила мне о моих родственниках.
Понятно, что идея сойти с ума мне всегда казалась, прямо скажем, не слишком привлекательной. Да чего там, сумасшествия и ненормальности я стал бояться как огня. Возможно, именно это и привело к тому, что мой само-контроль стал не просто силён, а практически непробиваем. А после той жуткой попойки по получении паспорта, когда я потерял контроль до такой степени, что начал путать реальность и сон, и закончившейся отвратильной сценой и трещиной в отцовском ребре, хватка цензора стала всеобъемлющей, проникающей так же и во сны.
Должно быть, поэтому мне никогда не нравилось курить траву. Чтобы выбраться за пределы этой хватки мне приходилось выкуривать необычайно много, после чего меня забрасывало сразу же в крайнюю стадию укурки, минуя все промежуточные (собственно, и приносящие удовольствие) этапы. Мои ощущения многократно усиливались, и от того весь накопленный во мне страх становился просто невыносимым, тысячекратно умноженный, увеличенный, приближенный, он делался просто неотвратимым. А следом бежал не поспевающий ум – обуздать, подчинить, усмирить! Стоять, бояться! Кайф же я получал исключительно тогда, когда всё наконец заканчивалось. Когда можно было просто смотреть, просто видеть, просто слышать, без всех этих нечеловеческих ужасов вполне себе человеческого ума.
Сейчас же мне критически важно ослабить эту хватку, потому что иначе мне светит в этом мире крайне незавидное существование. Моя привычная личность – губительная, настроенная на само-разрушение, очень сильная и косная, меняющаяся крайне тяжело и неохотно. Поэтому фразу “зачем тебе это, просто будь собой” я воспринимаю с изрядной степенью скептицизма. Потому как переводится это в моём случае приблизительно как “да чтоб ты сдох, сука!”
Впрочем, переводя на буддийский, эта же фраза означает “будь Буддой”, а с этим пожеланием у меня больших разногласий нет.
Да обретут, да избавятся, да узнают.
