Конечно же, я боялся отца. Долгое время я отрицал это именно потому, что не мог даже приблизиться к этим ощущениям. Сейчас, когда я могу спокойнее обращаться к своим воспоминаниям, я вижу много скрытого страха, сковывающего мои действия, искажающего мою волю невидимыми силовыми линиями. Я вижу отсутствие прямого взгляда в глаза, желание провалиться под землю, вижу неясный ужас, поднимающийся всякий раз, когда отец начинал кипятиться из-за моего непонимания. Я не справлялся, я не выдерживал возложенную на меня миссию обогнать своих сверстников в развитии, у меня не получалось понять интегралы в пятом классе. Я помню дикое отчаяние, когда вот-вот, казалось, забрезжило робкое понимание этого странного слова “дифференциал”, и за ним тут же последовал ворох новых объяснений, в котором я немедленно утонул, утратив малейший шанс оправдать своё существование.
Меня всегда преследовало чувство, что я мешаю своему отцу. Что бы я ни делал, мне не удавалось привлечь его внимание. А если удавалось, то внимание это было совсем иного рода. Помню, как-то раз, обуянный радостным чувством, я включил музыку и спросил у работавшего на дому отца, слышно ли ему. “Слышно” – ответил он. “А теперь слышно?” – спросил я, сделав музыку погромче. “Слышно” – сказал папа. Тогда, подчиняясь внутреннему озорному зову, я сделал музыку ещё громче, и в следующий раз спросил: “А теперь?”
Обернувшись, я оторопел и врос в землю от ужаса. Передо мной стоял разъярённый отец, который орал на меня, пытаясь перекричать музыку. Его лицо было искажено, превратившись в чудовищную оскаленную маску, глаза же его смотрели куда-то мимо меня. Мне кажется, никогда ещё в жизни я не встречал более страшного зрелища. Всё моё существо признало тогда, что мой конец близок, что я совершил нечто чудовищно неправильное, за что сейчас же буду раздавлен и стёрт в порошок безжалостной божественной дланью свирепой отцовской ярости. Бросившись к приёмнику, я не сразу попал в нужную кнопку, чувствуя, как каждая секунда промедления приближает непоправимое.
В обрушившейся на меня тишине, сжавшись в комок, трясясь от страха, я слушал, как отец, тщетно пытаясь унять гневный напор, просил меня больше так не делать. Тогда я понял, что меня пронесло. В следующий раз всё может обойтись значительно хуже, не научись я обуздывать всплески своей искренней радости.
