Я не слишком хорошо понимаю, что сейчас со мной происходит. Мне кажется, то есть я почти физически ощущаю, что я упёрся в предел своих возможностей концентрации, и предел этот оказался отнюдь не велик. Возможно (скорее всего), часть внимания сжирается подсознательными процессами, другая существенная часть уходит на изучение языка (что требует, между нами девочками, довольно серьёзной перестройки мыслительных паттернов, ergo энергии). Работе же явно не хватает ресурса, и я буксую.
Помимо прочего, жизнь моя по-прежнему довольно сильно разбалансированна. В ней явно не хватает чего-то тёпленького, ласкового и уютненького, о чём я практически успел уже позабыть. Лишь иногда я между делом вспоминаю, что это было довольно неплохо — знать, что тебя кто-то ждёт, кто-то поддерживает, сопереживает, готов с тобой поговорить и взять на себя часть забот.
Однако к этим воспоминаниям прилагается в обязательном порядке и другое знание. Видение себя уничтоженного, раздавленного, разорванного на части, потерянного и забытого. Так получилось в моей жизни, что всё, что я когда-либо любил, рано или поздно оборачивалось против меня, пытаясь меня убить.
Я выстоял. Несмотря на огромную склонность к зависимому поведению и огромному количеству предпосылок, я не спился, не сторчался, не потерялся в блядстве, не ушёл в адреналинщики, и, в конце концов, просто не суициднулся.
Мой аналитик настаивает на том, что в моих обстоятельствах это был самый настоящий подвиг. Мне сложно согласиться, ведь у меня есть только моя жизнь и я не знаю, как можно было бы прожить иначе. Если моя жизнь есть подвиг, то я не в курсе, кто в действительности его совершил.
Не так давно я принял решение жить. Возможно, это покажется странным, но в какой-то момент я обнаружил, что у меня нет стопроцентной уверенности в том, что мне этого хочется. Вопрос «жить или не жить» повисал в воздухе и периодически начинал отчаянно вибрировать, источая тягучий яд всепроникающего сомнения.
Но затем я решился. Я решил. Я буду. Буду жить. Не так, так иначе. Не смогу достичь большего — буду довольствоваться меньшим. Но я буду.
Помню, когда предо мной повторно встала угроза частичной слепоты, я вдруг испытал приступ огромной жажды видеть, отчаяния от того, что столько ещё осталось несмотренного. До смерти (ага, ага) захотелось в музеи, на природу, на море, на прочую волю в пампасах.
Тем временем я научился откатывать масштаб своих потребностей до минимума — до самого базового уровня, до удовлетворения от наличия тепла, еды и воды, а также вполне ещё себе неплохо функционирующего тела. Я убедился в том, что могу завязывать продуктивные связи, начинающие со временем приносить реальную поддержку. Мои навыки тоже оказываются востребованными: при всей своей загруженности есть целый ряд технических вопросов, которые я могу решить быстро и не задумываясь, в силу накопленного опыта. Да и качества самого моего существа оказались вдруг кому-то нужными.
Нюанс в том, что всё это становится возможным только при дистанцировании от семейных связей. Сближаясь с родителями, с родственниками, я снова начинаю вязнуть в ощущении собственной незначимости, испорченности, ненужности, неуверенности в себе. Моей личной силы пока ещё недостаточно, чтобы не поддаться этой гравитации. Для того, чтобы начать жить самостоятельно, мне пришлось принять тот невыносимый ранее факт, что у меня никогда не будет других родителей. А также принять собственную ограниченность. Признать, что я отнюдь не всесилен и не могу преодолеть все предложенные мне испытания. Да и не должен этого делать.
Аналитик также обращает моё внимание на тот странный факт, что фактически я совершаю некоторую революцию в роду, из которого вышел. Вообще, не случайно наверное аналогия жизни нашего рода со «Ста годами одиночества» пришла в голову параллельно сразу нескольким членам моей семьи. Если присмотреться внимательнее, становится заметно, что наш род ужасно страдает. Он несёт из глубины веков, повторяет и воспроизводит какой-то ужасный неразрешённый конфликт, в той или иной степени обыгрываемый в отношениях всех его членов.
Пик напряжённости пришёлся как раз где-то на моё поколение, и накопленная энергия конфликта наконец жахнула, разметав всех членов семьи по всему миру. Мой старший брат живёт в США, одна двоюродная сестра — в Канаде, другая — в Москве, двоюродный брат — в Германии, ваш покорный тоже успел совершить побег за. Часть родственников уже ушла, включая маленькую ещё совсем двоюродную сестричку, также ставшей жертвой тёмных родовых конфликтов, непонимания, неумения доверять друг другу, миру и жить в гармонии.
Впрочем, я не чувствую себя революционером. Я ощущаю лишь усталость. Мне кажется, я родился уставшим. Я не помню момента «до усталости». Сколько я себя помню, я всегда жил где-то на грани бытия, предпочитая скорее не быть, чем быть. На всех детских фотографиях моя мама всегда выглядит измученной, уставшей и печальной. Скорее всего, я напитался этими чувствами ещё до того, как начал что-то соображать.
Моя настоящая жизнь фактически начинается только сейчас. Просыпаются мои детские искренние желания, появляются понемногу силы для их реализации. Появляется первый положительный опыт: я могу, у меня получилось, я хорош, я кому-то нужен. Мне больше не нужно ничего никому доказывать (хотя иногда и хочется), тратить на это свои драгоценные силы и психическую энергию. Можно просто быть. Смотреть, слушать, нюхать, трогать. Тыкать мир палочкой и смотреть, как он на это отреагирует. Иногда в ужасе ретироваться в кусты, иногда неожиданно быть облизанным шершавым тёплым языком, иногда покусанным острыми зубками; бинтоваться, обмазываться йодом и фукать на ранки. Но всё это больше не долг, не обязанность, не крест и не предназначение.
Это нечто совершенно новое.
Что-то, начинающееся на букву Жи.
