Человек — завихрение на теле реки. Он неожиданно появляется, стремительно движется и в следующий момент либо исчезает, растворяясь в теле потока, либо, объединяясь с другими течениями, становится частью другого движения. Отдельность человека так же иллюзорна, как и отдельность завихрений в реке. Что бы мы ни делали, мы всегда остаёмся частью вселенского супа частиц и энергий. Помню, метафору супа я почерпнул из книжки «Первые три минуты жизни Вселенной», в которой подробно расписывались стадии возникновения нашего мира согласно теории Большого Взрыва. Мне отчего-то врезалась в память эта картинка — однородный, хаотичный, «прозрачный» бульон, из которого понемногу начали формироваться элементы периодической таблицы, соединяясь затем в более крупные образования, завязываясь в разнообразные «фрикадельки», лапшу и кусочки картошки.
И вот, в конце этого довольно длительного путешествия появились мы, пылинки прилипшего к одной из фрикаделек чёрного перца, не регистрирующие наличие бульона своими органами чувств, а потому считающие себя цельными, отдельными, при этом необычайно важными, существами. Однако суп продолжает вариться, фрикадельки теряют сок, картошка разваривается, и только какие-то залётные кальмары, сука, становятся всё твёрже и твёрже.
Жизнь человека скоротечна, локальна и ограниченна. Мы несёмся по ней и не видим реки, отвлекаясь на ил, на песок, на соседние с собой завитушки. Меня всегда интересовало, а что же — там? Там, откуда пришёл весь этот взрыв? За пределами той самой «точки сверхвысокой плотности», из которой потом вылупилась наша вселенная?
Когда начинаешь над всем этим задумываться, то понимаешь, что мир по-прежнему — великая и совершенно неразгаданная тайна. Мне очень нравятся учёные, которые это осознают. Мне кажется, что наличие понимания зыбкости всего нашего знания и есть критерий, отделяющий истинного учёного от самоуверенного болвана.
И потому удивительно видеть, как люди используют науку как опору для безапелляционных утверждений, хотя само тело научного знания состоит из множества зыбких «если». Забавно наблюдать, например, как самоутверждённые адепты научного знания утверждают, что наука построена на доказательствах, а вера в Бога, скажем — нет.
Каким же сюрпризом, должно быть, окажется для этих ребят тот факт, что наука сама зиждется на не доказанном и недоказуемом определении объективного мира и материи. Объективный мир в действительности является своеобразным Богом науки, существование которого последней так же всё никак не удаётся подтвердить.
Стала ли от этого хуже наука? Нет. Но понимать это её ограничение важно хотя бы для того, чтобы не стать самоуверенным эгоцентричным циничным мудаком.
Во имя Бога-материи, Бога-объекта и Бога-субъекта его, аминь.
