Мои привычные реакции на сильные стрессоры — диссоциация и функциональное «замирание» в сочетание с сильным запретом на внешние проявления агрессии. Понятно, что я уже прошёл изрядный путь и степень влияния этих стратегий существенно снизилась, но полностью не исчезла.
Оглядываясь назад, я вижу несколько «хрестоматийных» примеров.
Первый — момент, когда моя бывшая жена, с которой мы были в отношениях десять лет, сообщила мне, что уходит к моему хорошему другу. Моя первичная реакция — свернуться калачиком и уснуть. Без всяких метафор, в прямейшем из всех смыслов. Не получилось, потому что от меня буквально требовали «хоть какой-то реакции». Реакции не было, и я оделся, взял ключи, телефон и отправился слоняться по вечернему Делфту, не имея никаких механизмов для обработки ситуации.
Второй пример — развитие той же ситуации, когда стало очевидно, что надеяться больше не на что, когда я посадил бывшую «половинку» на самолёте обратно. Я был в аэропорту и мне нужно было добраться домой, поэтому я просто оцепенел внутри и механически делал необходимые шаги в сторону дома. От эмоций я отстранился полностью. Придя домой, я рухнул в постель и просто лежал, не в силах сделать что-либо и без возможности отключиться. В дальнейшем развитие этого кризиса привело к серьёзному срыву и продолжительной, в определённые моменты близкой к клинической депрессии.
Ещё один момент — отречение отца. В поздне-подростковом возрасте я впервые напился до беспамятства, отключился и проснулся, ещё не протрезвев. Родители взялись за моё воспитание и я высказал всё в максимально грубых выражениях, что привело к тому, что отец вслух отрёкся от меня. После чего вся моя семья подвергла меня остракизму и делала вид, что меня не существует. Тогда я перестал понимать, как жить дальше и перешёл на автопилот, ощущая бесконечное одиночество, брошенность и потерянность. Безрадостное, низкоэнергетичное, минимальное псевдосуществование.
Точно так же я отправлялся «слоняться», когда родители ссорились и орали друг на друга. Выглядел я, видимо, не очень, потому что местные бомжи давали мне покурить.
Семья же продолжала защищать свою честь и достоинство, критиковать никого из значимых персон было нельзя. Проработать эту динамику я смог (до определённого уровня) только в терапии, и то на определённом уровне я сохранил веру в то, что «на самом деле» проблема всё ещё лежит во мне, потому что я сломан и должен оправдываться перед миром за собственное существование.
