Иной раз, когда процессы внутри идут особенно бурно, я погружаюсь настолько глубоко, что на время перестаю понимать родную речь. Это может проявляться в том, что я не могу разобрать, что говорится вокруг, мне начинает казаться, будто все произносимые звуки не связаны друг с другом, как если бы я слышал разговор на иностранном языке. Либо же я сам на короткий промежуток времени лишаюсь “дара речи”, выдавая вместо привычных фраз какую-то жуткую фонетически неправильную тарабарщину. Потом, не без ощутимого усилия, всё снова возвращается на круги своя, речь налаживается, восприятие тоже приходит в норму.
Любопытно, что сегодня, когда на меня вновь напала сия мелкая дисфункция, официантка в кафе, которой я пытался продиктовать заказ, сама резко начала сбиваться, путаться и в конце концов совершенно засмущалась и убежала. Вот такое вот прикладное нлп, которое я всю жизнь свою сознательную считал отчаянной хуетой. Впрочем, я и сейчас о нём не слишком выского мнения.
А потом я гулял по улице, думал о цыганах, потому что при звуке паровозного гудка снова проснулась неясная тоска и тяга к переменам мест. Думал о том, какой невероятный коктейль содежится в моей крови. Смотрел на осень за окном и то ли дремал, то ли видел сон.
В последнее время я чувствую себя необычайно “высушенным”. Это странное чувство, но я не могу его выразить иначе. Противоположность этому чувству – наполненность какой-то соединяющей, обволакивающей субстанцией, по которой я необычайно соскучился. В последнее время я чувствовал себя так всего пару раз, и оба раза мне снились мои женщины, и тогда я наконец спал, и тогда я наконец высыпался и просыпался отдохнувшим.
Сейчас я снова иссохшийся, и стоит меня неудачно задеть, наверное, рассыплюсь в труху и разлечусь, увлекаемый порывами ветра.
Быть “тёплым” приятно, тогда тебя будто бы окружает невидимый защитный слой, внутри которого тебе совершенно ничего не угрожает, там хорошо и спокойно, там есть радость и искренность. Где-то там, кажется, лежат все самые мои заветные ништячки и штуковиночки.
Но пока что я сух. Точнее… Местами я сух, а местами похож на болото. Болото – это застоявшаяся вода, которая должна была бежать, но по какой-то причине не добежала. Я понимаю, что этой воде нельзя давать застаиваться, иначе она становится ядовитой. В моём же случае воду двигают слова.
Я обнаружил это, когда совсем перестал писать. Это один из моих способов познания – выборочно выключать какие-то из своих привычных активностей, наблюдая за тем, что изменится. Я выключал курение, выключал алкоголь, выключал кофе, выключал людей, выключал мужчин, выключал женщин, выключал работу, выключал фотографию, и вот в какой-то момент я выключил слова. Если подумать, то и неудивительно, в общем-то, что в этот период я начал испытывать некоторые трудности с речью.
“Пиши, – говорил Кастанедовский Хуан главному герою. – Если ты не будешь писать, то умрёшь.” И сейчас я вполне понимаю, как именно подобное может происходить. Я вижу, как начинает останавливаться моя жизнь, когда из неё вдруг начинают пропадать слова.
Нужно уметь останавливать мир, но нужно уметь и его запускать.
